Хорошо тому живется у кого одна нога тому пенсия дается
Опубликовано: 12.05.2024
Солдаты за пультом козла забивали,
И красную кнопку случайно нажали.
С ревом из ямы взлетела махина -
Хорошей страной была Аргентина.
Кто-то стекло в окошке разбил,
Старый дедуля внизу проходил.
Стеклышко мягко вошло ему в спину -
Кто же ответит за эту картину?
Дедушка ехал в трамвае в час пик,
"Опять все сидят", - возмутился старик.
Потом из фуфайки достал динамит -
И больше в трамвае никто не сидит.
Бедную бабульку под моим окном
Стукнуло сосулькой словно топором.
И лежит, и стонет, и не может встать -
Нефиг на газоне бутылки собирать.
Девочка Маша сильно чихнула,
Так что упала даже со стула.
Порваны в клочья ноздри и рот -
Была девчонка, а стала – урод.
Маленький геймер на крышу поднялся,
С крыши на крышу он прыгнуть пытался.
Труп обнаружил сосед во дворе -
Жаль, нет сохранения в этой игре.
Старый дедуля у речки сидит,
Удочку держит и сладко так спит.
Хищная рыба схватила крючок -
Вечная память тебе, старичок.
Пули находят бегущие цели,
Немцы и шведы в сугроб не успели.
Трупы лежат на заснеженном склоне -
Вася опять чемпион в биатлоне!
У Вовы братишка имеет три глаза,
Три Вовины ручки хватают все сразу,
Сестренка себе помогает хвостом -
В Чернобыле раньше стоял у них дом.
Сонный студент спешил на зачет,
Кто–то подземный закрыл переход.
Быстро промчалась мимо "Шестерка",
Осталась лежать на асфальте зачетка.
Жить хорошо и жизнь прекрасна,
Лечу как сокол в небе ясном.
Луг изумрудный внизу расстелился -
Жаль только мой парашют не раскрылся.
Трактор колхозный пахал целину,
Пахарь не думал совсем про войну.
Трактор наткнулся на ржавый снаряд -
Кишки́ как пули по полю свистят.
Тихо русалка на ветке сидела,
Баба Яга на метле пролетела,
Кот говорящий на дерево влез -
Полон загадок Чернобыльский лес!
Перестрелян полк ОМОНа,
Во дворе пылает танк.
Вместо пенсии сегодня
Две старушки взяли банк.
Студент на экзамене долго сидел,
Шпаргалки вчера он писать не хотел.
Навстречу студенту пошел деканат -
Здравствуй, наш новый российский солдат!
А у нас во дворе
Нет девчонок вообще
Потому что наш двор
Расположен в тюрьме!
=====
Ты меня не любишь,
Ну и черт с тобой!
Бог тебя накажет
Серной кислотой!
Мужик по селениям бродит,
Коней на ходу тормозит,
В горящие избы заходит -
Наверное, он трансвестит.
Платьице в горошек,
Тонкое кольцо,
Я лица не помню,
На хуй мне лицо.
Он имел мою Аленку.
Я разбил очки подонку.
А потом, решив что мало,
Я разбил ему ебало.
Он скатился на крыльцо,
И я пнул его в лицо.
Он потешно скорчил рот,
И я пнул его в живот.
Рядом бабка закричала.
Мне немного полегчало.
В жизни стало меньше фальши.
Я иду по жизни дальше.
С тобою на всю жизнь - и после, и потом,
Когда, согласно нашим знакам зодиака,
Я первым отойду и стану львом,
А ты придешь ко мне и станешь раком.
Под осинами. люди синие,
Под березами. все тверезые,
А под елками. пахнет телками,
А под соснами. тоже телками
С девками вчера покуролесил я.
До чего же, суки, хороши!
Проститутка - это не профессия.
Это - состояние души.
=====
Утро, я готов надеть трусы,
Наставить на ноги носки.
Прополоть две грядки,
И пойти на блядки.
Наша Таня громко плачет:
Уронила в речку мячик.
Тише, Танечка, не вой -
Божий промысел такой!
Хорошо тому живётся,
У кого лысая башка.
Он ею зайчиков пускает
И не надо гребешка!
Хорошо тому живётся,
У кого стеклянный глаз.
Он не трётся и не бьётся,
И сверкает как алмаз.
Хорошо тому живётся,
У кого одна нога.
Ему пенсия дается,
И не надо сапога.
Солдаты за пультом козла забивали,
И красную кнопку случайно нажали.
С ревом из ямы взлетела махина -
Хорошей страной была Аргентина.
Кто-то стекло в окошке разбил,
Старый дедуля внизу проходил.
Стеклышко мягко вошло ему в спину -
Кто же ответит за эту картину?
Дедушка ехал в трамвае в час пик,
"Опять все сидят", - возмутился старик.
Потом из фуфайки достал динамит -
И больше в трамвае никто не сидит.
Бедную бабульку под моим окном
Стукнуло сосулькой словно топором.
И лежит, и стонет, и не может встать -
Нефиг на газоне бутылки собирать.
Девочка Маша сильно чихнула,
Так что упала даже со стула.
Порваны в клочья ноздри и рот -
Была девчонка, а стала – урод.
Маленький геймер на крышу поднялся,
С крыши на крышу он прыгнуть пытался.
Труп обнаружил сосед во дворе -
Жаль, нет сохранения в этой игре.
Старый дедуля у речки сидит,
Удочку держит и сладко так спит.
Хищная рыба схватила крючок -
Вечная память тебе, старичок.
Пули находят бегущие цели,
Немцы и шведы в сугроб не успели.
Трупы лежат на заснеженном склоне -
Вася опять чемпион в биатлоне!
У Вовы братишка имеет три глаза,
Три Вовины ручки хватают все сразу,
Сестренка себе помогает хвостом -
В Чернобыле раньше стоял у них дом.
Сонный студент спешил на зачет,
Кто–то подземный закрыл переход.
Быстро промчалась мимо "Шестерка",
Осталась лежать на асфальте зачетка.
Жить хорошо и жизнь прекрасна,
Лечу как сокол в небе ясном.
Луг изумрудный внизу расстелился -
Жаль только мой парашют не раскрылся.
Трактор колхозный пахал целину,
Пахарь не думал совсем про войну.
Трактор наткнулся на ржавый снаряд -
Кишки́ как пули по полю свистят.
Тихо русалка на ветке сидела,
Баба Яга на метле пролетела,
Кот говорящий на дерево влез -
Полон загадок Чернобыльский лес!
Перестрелян полк ОМОНа,
Во дворе пылает танк.
Вместо пенсии сегодня
Две старушки взяли банк.
Студент на экзамене долго сидел,
Шпаргалки вчера он писать не хотел.
Навстречу студенту пошел деканат -
Здравствуй, наш новый российский солдат!
А у нас во дворе
Нет девчонок вообще
Потому что наш двор
Расположен в тюрьме!
=====
Ты меня не любишь,
Ну и черт с тобой!
Бог тебя накажет
Серной кислотой!
Мужик по селениям бродит,
Коней на ходу тормозит,
В горящие избы заходит -
Наверное, он трансвестит.
Платьице в горошек,
Тонкое кольцо,
Я лица не помню,
На хуй мне лицо.
Он имел мою Аленку.
Я разбил очки подонку.
А потом, решив что мало,
Я разбил ему ебало.
Он скатился на крыльцо,
И я пнул его в лицо.
Он потешно скорчил рот,
И я пнул его в живот.
Рядом бабка закричала.
Мне немного полегчало.
В жизни стало меньше фальши.
Я иду по жизни дальше.
С тобою на всю жизнь - и после, и потом,
Когда, согласно нашим знакам зодиака,
Я первым отойду и стану львом,
А ты придешь ко мне и станешь раком.
Под осинами. люди синие,
Под березами. все тверезые,
А под елками. пахнет телками,
А под соснами. тоже телками
С девками вчера покуролесил я.
До чего же, суки, хороши!
Проститутка - это не профессия.
Это - состояние души.
=====
Утро, я готов надеть трусы,
Наставить на ноги носки.
Прополоть две грядки,
И пойти на блядки.
Наша Таня громко плачет:
Уронила в речку мячик.
Тише, Танечка, не вой -
Божий промысел такой!
Хорошо тому живётся,
У кого лысая башка.
Он ею зайчиков пускает
И не надо гребешка!
Хорошо тому живётся,
У кого стеклянный глаз.
Он не трётся и не бьётся,
И сверкает как алмаз.
Хорошо тому живётся,
У кого одна нога.
Ему пенсия дается,
И не надо сапога.
Ветер закружился над деревней,
хищный ветер из холодной мглы…
Завздыхали бедные деревья,
закачались голые стволы.
Сокрушенно наклонялись елки —
шум верхушек, шелест, шорох, стон…
Словно где-то ехал поезд долгий
под какой-то затяжной уклон.
Слезы с веток сыпались на крышу,
сучья глухо падали в траву.
Этот безутешный шепот слышу,
с чувством сострадания живу.
Все поплыло перед глазами,
и закружился потолок.
За стенку я держусь руками,
пол ускользает из-под ног.
И вот я болен. Я – в кровати…
Беспомощность не по нутру.
Стараюсь в ночь не засыпать я,
боюсь, что не проснусь к утру.
Как будто вытекла вся кровь,
глаз не открыть, набрякли веки.
Но звать не надо докторов —
усталость это в человеке.
А за окном трухлявый дождь.
И пугало на огороде
разводит руки… Не поймешь,
во мне так худо иль в природе.
Тоскуют на ветвях навзрыд
грачами брошенные гнезда.
Но слышен в небе птичий крик:
вернемся рано или поздно!
Хочу тоску преодолеть.
Надеюсь, что преодолею.
А ну-ка, смерть! Не сметь! Не сметь!
Не сметь садиться мне на шею!
И я, бывало, приезжал с визитом
в обитель скорби, боли и беды
и привозил обильные корзины
цветов и книжек, фруктов и еды.
Как будто мне хотелось откупиться
за то, что я и крепок, и здоров.
Там у больных приниженные лица,
начальственны фигуры докторов.
В застиранных халатах и пижамах
смиренный и безропотный народ,
в палатах по восьми они лежали,
как экспонаты горя и невзгод.
Повсюду стоны, храп, объедки, пакость,
тяжелый смрад давно немытых тел.
Бодры родные – только б не заплакать…
Вот тихо дух соседа отлетел…
А из уборных било в нос зловонье,
больные в коридорах, скуден стол.
Торопится надменное здоровье,
как бы исполнив милосердья долг…
Со вздохом облегченья убегая,
я вновь включался в свой круговорот,
убогих и недужных забывая.
Но вдруг случился резкий поворот.
Я заболел. Теперь живу в больнице.
И мысль, что не умру, похоронил.
Легко среди увечных растворился,
себя к их касте присоединил.
Теперь люблю хромых, глухих, незрячих,
инфекционных, раковых – любых!
Люблю я всех – ходячих и лежачих,
отчаянную армию больных.
Терпением и кротостью лучатся
из глубины печальные глаза.
Так помогите! Люди! Сестры! Братцы!
Никто не слышит эти голоса…
Вроде ссоры не было, заминки,
недовольства, склоки иль обиды.
Потихоньку разошлись тропинки, —
сам собою скрылся ты из вида.
Жили в одном доме по соседству,
каждый вечер вместе гужевались,
а потом переменил ты место,
и дорожки наши разбежались.
Я-то думал, сведены мы дружбою.
Оказалось – это география…
Так друг дружке стали мы ненужными
в нашей разобщенной биографии.
Хорошо тому живется,
у кого одна нога:
и порточина не рвется,
и не надо сапога.
Тот, конечно, перебьется,
у кого одна рука, —
ведь один рукав не шьется,
и перчатка не нужна.
Хорошо тому живется,
у кого стеклянный глаз:
капли капать не придется,
а сияет, как алмаз.
Если глухо одно ухо,
ты, подруга, не зуди:
стерео не надо звука,
и наушник лишь один.
Хорошо тому живется,
если нет обеих ног —
шортами он обойдется,
брюк не надо и сапог.
Хорошо живется в мире,
у кого одна губа.
У него улыбка шире,
весела к нему судьба.
Замечательно живется,
если нет обеих рук —
он жилеткой обойдется,
Экономия вокруг!
Хорошо тому живется,
у кого один лишь зуб:
он без мяса обойдется,
будет есть протертый суп.
А вот как тому живется,
у кого одно яйцо?
Он без женщин обойдется…
А без женщин жизнь – дрянцо!
О, эта неуверенность в глазах,
приниженность, готовность к нездоровью,
запрятанный в зрачках привычный страх,
что всякий раз судьба ответит болью.
Какая цепь несчастий, неудач,
болезней, слабоволий, невезений
создала лики, где запрятан плач.
В них – стыд и горесть самоунижений.
Просительны фигуры, голоса,
бездонны годы тихого страданья…
Я взгляды отвожу, а их глаза
участья просят, словно подаянья.
А после долго чувствую спиной,
что здесь постыдна самооборона.
И я иду, подстреленный виной,
и тщусь забыть… Как муторно, как скорбно!
Сто различных настроений
у подружки дорогой.
Словно кружит день осенний
между летом и зимой.
Рядом быть с тобой не скучно,
не дано предугадать:
вдруг лицо покроют тучи,
то оно – как благодать.
Вот летит из туч луч света,
светится в ответ душа.
Ты прекрасна в бабье лето,
невозможно хороша.
Ты щедра и бескорыстна,
будто неба синева.
Загрустила… Словно листья,
тихо падают слова.
Вспышка! Ссора! Нету мира!
Ветер вспыльчивый задул,
закачалась вся квартира,
я из дома сиганул.
Предугадывать нелепо,
что нахлынет на тебя,
просто надо верить слепо
и терпеть, терпеть, любя.
Ведь предвидеть нереально:
вдруг навалится циклон,
или с нежностью печальной
ты приходишь на поклон.
Я задел тебя не очень —
пролился слезами дождь…
Просто потому что осень
и ты сильно устаешь.
Я, конечно, на попятный,
стал вокруг тебя кружить.
Ты нежданна и внезапна,
как природа и как жизнь.
P. S. Дом напоминает кратер
иль затишье пред грозой…
Потому что мой характер
тоже, скажем, не простой.
Как столкнутся две стихии —
вихри, смерчи и шторма!…
Лучше напишу стихи я,
чтобы не сойти с ума.
Вроде, и друзей довольно,
вроде, многими любим.
Только, как мне стало больно,
оказался я один.
Все куда-то подевались,
разбежались кто куда.
Мы с тобой вдвоем остались,
значит, горе – не беда.
Очутился в лазарете
на больничной простыне,
и в лицо дохнуло смертью,
вроде, я уже извне.
Коль пора поставить точку,
ставь без злобы, не ропща.
Умираем в одиночку,
веселились сообща.
Мои вещи. Триптих
Нет ничего милей и проще
протертых, сношенных одежд.
Теперь во мне намного больше
воспоминаний, чем надежд.
Мои растоптанные туфли,
мои родные башмаки!
В вас ноги никогда не пухли,
вы были быстры и легки.
В вас бегал я довольно бойко,
быть в ногу с веком поспевал.
Сапожник обновлял набойки,
и снова я бежал, бежал.
В моем круговороте прошлом
вы мне служили как могли:
сгорали об асфальт подошвы,
крошились в лужах и в пыли.
На вас давил я тяжким весом,
вы шли дорогою потерь.
И мне знакома жизнь под прессом,
знакома прежде и теперь.
Потом замедлилась походка —
брели мы, шаркали, плелись…
Теперь нам не догнать молодку,
сошла на нет вся наша жизнь.
Вы ныне жалкие ошметки,
и ваш хозяин подустал.
Он раньше на ходу подметки,
но не чужие, правда, рвал.
Вы скособочены и кривы,
и безобразны, и жутки,
но, как и я, покамест живы,
хоть стерлись напрочь каблуки.
Жаль, человека на колодку
нельзя напялить, как башмак,
сменить набойку иль подметку,
или подклеить кое-как.
Нет ничего милей и проще
потертых, сношенных вещей,
и, словно старенький старьевщик,
смотрю вперед я без затей.
Моя бывалая рубашка
всегда на пузе нараспашку —
ты как сестра иль верный брат;
погончики и два кармашка,
была ты модною, бедняжка,
лет эдак семь тому назад.
Была нарядной и парадной,
премьерной, кинопанорамной,
пока не сделалась расхожей,
такой привычной, словно кожа.
С тобой потели не однажды,
и мерзли, мучались от жажды,
и мокли, и глотали пыль,
снимая вместе новый фильм.
Ты к телу ближе всех, конечно.
Но, к сожаленью, ты не вечна.
Не мыслю жизни без подружки,
тебя люблю, к тебе привык.
От стирки, глажки и утюжки
на ладан дышит воротник,
от старости расползся крой,
да и манжеты с бахромой.
С тобой веду себя ужасно:
вся пища капает на грудь,
теряю пуговицы часто
и рву по шву… какая жуть!
Моя вторая оболочка!
Мне без тебя не просто жить,
а мне велят поставить точку:
лохмотья стыдно, мол, носить.
Не понимает нашей дружбы
жена, что тоже мне нужна.
Рубашек стильных мне не нужно,
моя привязанность верна.
Женой ты сослана на дачу.
В тебе ходил я по грибы.
А вот сегодня чуть не плачу
от рук безжалостной судьбы.
Конец! Разорвана на тряпки!
Тобою трут автомобиль.
А я снимаю в беспорядке
в рубашке новой новый фильм!
Впервые
Все поплыло перед глазами,
и закружился потолок.
За стенку я держусь руками,
пол ускользает из-под ног.
И вот я болен. Я – в кровати…
Беспомощность не по нутру.
Стараюсь в ночь не засыпать я,
боюсь, что не проснусь к утру.
Как будто вытекла вся кровь,
глаз не открыть, набрякли веки.
Но звать не надо докторов —
усталость это в человеке.
А за окном трухлявый дождь.
И пугало на огороде
разводит руки… Не поймешь,
во мне так худо иль в природе.
Тоскуют на ветвях навзрыд
грачами брошенные гнезда.
Но слышен в небе птичий крик:
вернемся рано или поздно!
Хочу тоску преодолеть.
Надеюсь, что преодолею.
А ну-ка, смерть! Не сметь! Не сметь!
Не сметь садиться мне на шею!
Больница
И я, бывало, приезжал с визитом
в обитель скорби, боли и беды
и привозил обильные корзины
цветов и книжек, фруктов и еды.
Как будто мне хотелось откупиться
за то, что я и крепок, и здоров.
Там у больных приниженные лица,
начальственны фигуры докторов.
В застиранных халатах и пижамах
смиренный и безропотный народ,
в палатах по восьми они лежали,
как экспонаты горя и невзгод.
Повсюду стоны, храп, объедки, пакость,
тяжелый смрад давно немытых тел.
Бодры родные – только б не заплакать…
Вот тихо дух соседа отлетел…
А из уборных било в нос зловонье,
больные в коридорах, скуден стол.
Торопится надменное здоровье,
как бы исполнив милосердья долг…
Со вздохом облегченья убегая,
я вновь включался в свой круговорот,
убогих и недужных забывая.
Но вдруг случился резкий поворот.
Я заболел. Теперь живу в больнице.
И мысль, что не умру, похоронил.
Легко среди увечных растворился,
себя к их касте присоединил.
Теперь люблю хромых, глухих, незрячих,
инфекционных, раковых – любых!
Люблю я всех – ходячих и лежачих,
отчаянную армию больных.
Терпением и кротостью лучатся
из глубины печальные глаза.
Так помогите! Люди! Сестры! Братцы!
Никто не слышит эти голоса…
Вроде ссоры не было, заминки,
недовольства, склоки иль обиды.
Потихоньку разошлись тропинки, —
сам собою скрылся ты из вида.
Жили в одном доме по соседству,
каждый вечер вместе гужевались,
а потом переменил ты место,
и дорожки наши разбежались.
Я-то думал, сведены мы дружбою.
Оказалось – это география…
Так друг дружке стали мы ненужными
в нашей разобщенной биографии.
Тот, конечно, перебьется,
у кого одна рука, —
ведь один рукав не шьется,
и перчатка не нужна.
Хорошо тому живется,
у кого стеклянный глаз:
капли капать не придется,
а сияет, как алмаз.
Если глухо одно ухо,
ты, подруга, не зуди:
стерео не надо звука,
и наушник лишь один.
Хорошо тому живется,
если нет обеих ног —
шортами он обойдется,
брюк не надо и сапог.
Хорошо живется в мире,
у кого одна губа.
У него улыбка шире,
весела к нему судьба.
Замечательно живется,
если нет обеих рук —
он жилеткой обойдется,
Экономия вокруг!
Хорошо тому живется,
у кого один лишь зуб:
он без мяса обойдется,
будет есть протертый суп.
А вот как тому живется,
у кого одно яйцо?
Он без женщин обойдется…
А без женщин жизнь – дрянцо!
О, эта неуверенность в глазах,
приниженность, готовность к нездоровью,
запрятанный в зрачках привычный страх,
что всякий раз судьба ответит болью.
Какая цепь несчастий, неудач,
болезней, слабоволий, невезений
создала лики, где запрятан плач.
В них – стыд и горесть самоунижений.
Просительны фигуры, голоса,
бездонны годы тихого страданья…
Я взгляды отвожу, а их глаза
участья просят, словно подаянья.
А после долго чувствую спиной,
что здесь постыдна самооборона.
И я иду, подстреленный виной,
и тщусь забыть… Как муторно, как скорбно!
Сто различных настроений
у подружки дорогой.
Словно кружит день осенний
между летом и зимой.
Рядом быть с тобой не скучно,
не дано предугадать:
вдруг лицо покроют тучи,
то оно – как благодать.
Вот летит из туч луч света,
светится в ответ душа.
Ты прекрасна в бабье лето,
невозможно хороша.
Ты щедра и бескорыстна,
будто неба синева.
Загрустила… Словно листья,
тихо падают слова.
Вспышка! Ссора! Нету мира!
Ветер вспыльчивый задул,
закачалась вся квартира,
я из дома сиганул.
Предугадывать нелепо,
что нахлынет на тебя,
просто надо верить слепо
Хорошо тому живётся,
У кого одна нога,
Тому пенсия даётся,
И не нужно сапога.
Частушка советского времени
Выдающийся советский офтальмолог Святослав Фёдоров рассказывал в середине восьмидесятых по телевизору о том, что незрячие инвалиды из «Общества слепых» отказываются от операций по восстановлению зрения, чтобы не потерять положенные слепым выплаты и льготы.
Юрий Иванович Долгополов не имел левой руки, но это его никогда и нисколько не огорчало.
Он был уверен, что будь у него обе руки, он давно бы уже погиб или умер от голода.
А так, отсутствующая рука была ему пропуском в разряд льготников, и это выручало его на протяжение всей его нелёгкой жизни.
Руку он потерял в сорок втором, в танковом бою, за два часа до плена.
Немецкий врач, без наркоза, отрезал всё то, что раньше называлось рукой,
и Долгополов отправился с колонной пленных на станцию, откуда их отвезли в рабочий лагерь под Киевом.
За войну Юрий Иванович сменил много лагерей, и везде ему находилась работа для одной его руки.
То он таскал уголь в кочегарку, то воду на кухню, то колол одной рукой дрова, и везде ему что-то перепадало сверх скудной лагерной пайки.
После освобождения из плена, его, прямо из Германии, отправили на Колыму,
где он тоже все просиженные восемь лет прибивался то к бане, то к кухне, то к санчасти, но ни разу его не отправили на общие работы, где помирали от голода и холода его земляки и товарищи.
Освободили его сразу после смерти Сталина, и Юрий Иванович уехал к себе в село в Херсонскую область, откуда он, двадцатилетний тракторист-комсомолец добровольцем ушёл на войну.
Юрий Иванович женился, нарожал детей, обзавёлся хозяйством, и был доволен своей жизнью, пока не случился пожар на зернохранилище, а его, сторожа, начальство застало спящим и не очень трезвым.
Комиссия обнаружила хищение и умышленный поджог, а потому Юрия Ивановича осудили на четыре года и отправили в колонию строгого режима, как ранее судимого.
Было, конечно, обидно и неприятно, но Юрий Иванович надеялся, как и прежде, перекантоваться пару лет где-нибудь при кухне или бане, да и уйти по половинке домой, благо статья у него не тяжёлая.
Попав на зону в центре города Винницы на Украине, он с удивлением обнаружил, что там, кроме него, таких инвалидов больше сотни.
А, значит, на всех кочегарок и кухонь не наберётся.
-Ну, буду тогда сидеть в жилой зоне и плевать в потолок - решил для себя Долгополов.
Однако вскоре он понял, что никто не позволит ему бездельничать, и что все инвалиды колотят ящики почти наравне со здоровыми работягами, потому что по закону 3-я группа инвалидности является рабочей.
Другое дело, что на воле, каждый инвалид может подыскать себе посильную работу.
Но в лагере таких работ 2-3, а инвалидов набралась почти сотня, потому что собрали их по всей Украине.
А на каждого заключённого спущен план, и будь добр начальник колонии выполни и отчитайся.
А не то положишь погоны и партбилет.
И в лучшем случае, загонят куда-нибудь на север.
Самая лёгкая работа бить ящики.
Но как одноруких и одноногих можно заставить это делать?
Начальник колонии, бывший фронтовик, отказался издеваться над инвалидами.
Тогда управление прислало заместителем начальника по режиму ретивого капитана, который заявил, что у него мужики и без обеих рук будут давать по две нормы.
Он собрал всех безруких и безногих и объявил, что все, не выполнившие норму, будут ночевать в изоляторе до тех пор, пока не собьют в день 32 ящика, что и составляет 80%.
Это и так для них большая льгота.
Переночевав пару недель в холодном и голодном карцере, безрукие инвалиды приспособились работать и выполнять план.
Однорукий сбивщик ящиков набирал в рот десяток гвоздей шляпками наружу и, держа в руке молоток, брал щепотью гвоздь и, прижимая шляпкой к рукоятке молотка, вгонял его в дощечку.
Гвоздь стоял.
Затем с одного удара он забивался по самую шляпку.
Из управления стали ходить проверяющие, и удивляясь такой прыти и виртуозности, доложили в Москву, что есть возможность распространить такой опыт на всю страну.
Но научиться работать одной рукой было ещё полдела.
Главная беда была в том, что заготовки для ящиков поступали нерегулярно и в недостаточном количестве.
Хозяйство было плановым, а потому дефицит тарной дощечки был такой же, как и остальных изделий и товаров в стране.
Поэтому главной задачей для инвалидов стала заготовка сырья, которое периодически подвозилось на автомашине.
Сначала нужно было эту машину не прозевать, а потом взобраться на неё и, выбирая нужные пакеты заготовок, сбрасывать их напарнику, который сложит их в кучу и сохранит до прихода товарища.
Происходили настоящие сражения, которые ежедневно заканчивались чьим-то падением с кузова и разбитыми лицами.
Позже бригада разбилась на звенья по 4-5 человек, и это уже была сила, способная и заготовить сырьё и защитить себя.
Основная масса как-то приспособилась к существующим условиям, а кто не вписался, то пошёл по кругу лагерных мытарств с изоляторами, БУРами, потерей оставшегося здоровья и, конечно же, права на досрочное освобождение, что тоже для немолодых семейных людей дело не последнее.
Вот в такую бригаду и определили Юрия Ивановича Долгополова, которого сразу все стали называть «Долгорукий».
Поскольку Юрий Иванович не нашёл среди бригадников земляков, то первое время ему пришлось работать одному, что сделало его жизнь невыносимой с самого первого дня.
В конце смены у него было разбито лицо и болела спина от падения с кузова.
Сбил он всего шесть ящиков, и был предупрежден начальством, что норму он может не выполнять только одну неделю.
Но к концу недели у него получалось не больше десяти, хотя сбивку он почти освоил.
Но нужного количества сырья добыть он не мог, несмотря на то, что бывал каждый день избит до крови.
Шагая всю ночь от холода по камере сырого изолятора( а топить должны были начать только 15 октября, через неделю), Юрий Иванович проклинал свою судьбу за то, что война отняла у него руку.
Ели бы он потерял ногу, то сидел бы сейчас на стуле и колотил ящики двумя руками, а сырьё ему подвозили бы к рабочему месту на тачке.
Такая вот была льгота у безногих инвалидов.
А потому это была самая привилегированная публика в лагере, которой, не спавший третью ночь из-за немыслимого холода, Юрий Иванович завидовал, как он никогда и никому не завидовал.
Читайте также: